Спасибо деду за Победу! Это и моя война - Страница 18

Пасько весело рассмеялся.

— Ох, хлопчик, уморил… Ты бы меня еще в погромах обвинил! Ты прости, если я тебя этим словечком обидел, — ей богу не хотел! Просто здесь, на Львовщине, слово «жид» не обязательно ругательство, как в России. Да и не похож ты на жиденка — волосы светлые и глаза серые.

— Сдается мне, что ты, дедушка, не местный житель!

— Так помотало меня по свету… А в Татариновке я всего лет пятнадцать назад осел.

— Пажеский корпус не заканчивал?

— Что?! — Старик даже повернулся ко мне. Я не мог видеть в темноте его лицо, но удивление отчетливо читалось по голосу. — Да как ты?..

— Тихо, тихо, дед! — я незаметно вынул из ножен штык. — Чего это ты так переполошился? Если хочешь знать — мне плевать на твое происхождение! Для меня сейчас главное определение своего — готовность убивать немчуру! С этим у тебя как?

— Как… как… каком кверху! — Пасько немного успокоился, снова отвернулся от меня и стал смотреть на плохо различимую во тьме дорогу. Молчал он долгих пять минут. Все это время я был настороже, не выпуская из руки нож. — Пока вас не встретил — вмешиваться в эту войну не собирался. Стар уже, да и вообще… Но что-то екнуло — какие-то молокососы с германцами бьются, трофейными винтовками увешаны, а я?.. Продолжаю изображать малоросского пейзанина? Вот везу вас, а сам думу думаю — что делать?

— И что надумал?

— Пока ничего, трудно решить, — вздохнул Игнат. — Но вам я не враг. Ты это… ножик-то убери! А то как-то неуютно…

Глава 6

Июньские ночи короткие — вроде бы только что солнце село, ан уже рассвет! За раздумьями я и не заметил, как мы приехали. В серых предутренних сумерках стоящие на насыпи сожженные вагоны казались авангардистскими скульптурами.

Проехать прямо к путям не вышло — дорога, если так можно назвать едва видимую в траве колею, шла параллельно железке, метрах в семистах. Надо будить Барского, взваливать на себя поклажу и топать ножками. Растолкать Мишу оказалось занятием трудным, причем совмещенным с риском тяжелых травм — толком не проснувшись, мой боевой напарник лягался ногами, как скаковая лошадь. Наконец, задолбавшись, я просто спихнул Барского на землю. Грохнувшись кулем, воспитанный интеллигентный юноша, комсомолец, выдал длинную матерную конструкцию, в которой перечислил различные сексуальные действия, в том числе анальные и оральные, которые он собирался предпринять в отношении того, кто его разбудил. Старик, внимательно выслушав весь этот произнесенный ломающимся полудетским голосом бред, улыбнулся и одобрительно кивнул.

— Вот, помню, в двадцатом мы одного матросика… гхм… поймали и к Духонину собирались отправить, так он примерно вот так нас обложил, стервец. Так еще и в рожу штабс-кап… помощнику моему плюнул. Не обеднела, стало быть, русская земля талантами!

После такого заявления окончательно проснувшийся Миша густо покраснел, торопливо поднялся с земли и принялся суетливо паковать наши вещички. Нагрузившись, как два ездовых оленя, мы бодро зашагали в направлении сгоревшего поезда.

Пасько, привязав поводья кобылы к передку телеги, пошел с нами, повесив на плечо винтовку. И пока мы шли, Игнат настороженно оглядывался по сторонам, готовый, как мне показалось, в любой момент залечь и открыть огонь.

Пыхтя под грузом, Барский периодически душераздирающе зевал, грозя вывихнуть челюсть.

— Того матросика случайно не Железняк звали? — вполголоса спросил я Пасько. — Он как раз в этих местах воевал…

— Это тот, про кого песню жалостливую сочинили? — с ядовитой ухмылкой ответил старик. — Как же, как нам советская власть радио провела, так и услышали… Он шел на Одессу, а вышел к Херсону… Это же надо было придумать такой географический кретинизм!

— Ты, твое высокоблагородие, красного героя не оскорбляй! — хмыкнул я. — Он не в конкретном направлении шел, а «вперед, заре навстречу!». Удивительно, что он вообще куда-то вышел…

Игнат озадаченно покосился на меня, но, поняв, что это такая шутка, тихонько рассмеялся.

— О чем вы там шепчетесь? — обернулся к нам Барский, после очередного зевка.

— Да вот… Дед Игнат просит ему слова записать, что ты пять минут назад произнес! — подмигнув старику, ответил я. — Говорит, что обязательно на колхозном собрании с односельчанами поделится!

— Да, непременно! Особенно председателю они по душе придутся! — фыркнул Пасько. — Тут главное вовремя их ему сказать… с выражением!

Миша снова покраснел и, отвернувшись, обиженно засопел.

До цели похода оставалось метров двести, когда я заметил, что здесь кто-то побывал. Почти ничего не изменилось, но наш маршрут вдруг пересекла гусеничная колея. Причем следы траков показались мне непривычно узкими. Неужели немцы?

Я моментально сбросил с плеча тюк и присел, взяв оружие наизготовку. Пасько мгновенно последовал моему примеру, а Миша так и продолжал топать вперед, всей своей спиной выражая непримиримую обиду к злым шутникам.

— Барский, лежать! К бою!

Сработало — напарник на полушаге рухнул, использовав объемистый тюк в качестве бруствера. Все-таки хорошо здесь молодежь воспитывают — скомандовал — и они, не раздумывая и не переспрашивая «зачем да почему», выполняют. Причем быстро и эффективно.

— Оба на месте! Барский! Смотреть вперед! Сигнал к продолжению движения — два раза поднятая вертикально вверх винтовка. При виде противника — открывать огонь на поражение! И перекатами отходить в сторону телеги. Как понял?

— Есть! — звонким от волнения голосом ответил Миша и, не удержавшись, спросил: — К телеге, это чтобы от наших увести?