— Раскололи? Важная птица?
— Да уж… Чин хоть и небольшой, да должность высокая… Раскололи, конечно. У нас даже немой заговорит. Его еще днем в Киев отправили, а оттуда сразу в Москву переправят. Можешь сверлить дырочку — на тебя представление написали. И не только за немца, а по совокупности, так сказать… Я предлагал «Знамя», но руководство решило ограничиться «Звездочкой». Так что — поздравляю!
— Служу трудовому народу!
— Вот и правильно! Служи дальше! — хмыкнул сержант. — Так, возвращаясь к перспективам полностью вырезать, как ты мечтаешь, всю окруженную танковую дивизию немцев… Думаю, что не выйдет — они в любой момент могут деру дать. А сплошного фронта, как я уже говорил, у нас нет. Да если бы и был — хрен их удержишь. Сейчас они выжидают — надеются на деблокаду извне. Над этим, кстати, еще одна танковая дивизия трудится — шестнадцатая. Наступает с северо-запада. А одиннадцатая стоит на месте — жаль, видать, отдавать захапанную территорию. Вот такая на данный час обстановка.
— Так немцев остановили или нет?
— На юго-западном фронте остановили. Сейчас время работает на нас — из глубины подтягиваются армии второго эшелона.
— А в Белоруссии?
— В Белоруссии пока плохо… Подробностей не знаю, но немцы там прут со страшной силой.
— Да, невесело… Это же как фронт прогнется, если здесь немцев остановили, а севернее они прорвутся?
— Ничего, наверху люди сидят поумнее нас с тобой — что-нибудь придумают… — неуверенно сказал Альбиков.
— Будем надеяться…
Помолчали несколько секунд, и тут я вспомнил о подарке разведчиков.
— Хуршед, глянь, пожалуйста, что в том мешке! Вон там, в углу!
Альбиков достал мешок, развязал горловину и стал выкладывать прямо на кровать: две буханки хлеба, большой круг колбасы, завернутый в оберточную бумагу двухкилограммовый кусок сала, две пачки папирос «Казбек», две пачки махорки, бутылку водки с сургучной пробкой, бутылку вина, две бутылки ситро и кулек конфет.
— Да, постарались ребята, — хмыкнул Хуршед, разглядывая сокровище. — Даже водку положили! Ты, может, покушать хочешь?
— Нет, Хуршед, к сожалению, никакого аппетита нет. Вот если только… кусок колбаски отломи и хлебушка! Не могу удержаться — так завлекательно пахнет! Ты, кстати, не стесняйся — возьми, что хочешь. Мне все равно столько не съесть.
— Спасибо, Игорь, но я, пожалуй, откажусь! — отрезая хлеб и колбасу складным ножом, вежливо сказал Альбиков.
Сделав корявый бутерброд, он передал его мне, и, пока я ел, смотрел в окно, чтобы не смущать. Одолеть бутер оказалось делом сложным — меня снова бросило в жар, на лбу выступила испарина. Поэтому я с благодарностью принял от Хуршеда бутылку ситро. Напиток оказался теплым, приторно-сладким, но помог «восстановить кислотно-щелочной баланс» — после нескольких глотков мне полегчало.
— Ладно, пойду я! — решительно сказал сержант, вставая с табуретки и собирая в мешок продукты. — Засиделся, а тебе отдыхать надо! Хотел тебя новостями порадовать…
— Порадовал, спасибо! — Я попытался протянуть руку и со второй попытки мне это удалось.
Альбиков осторожно пожал ее, поставил мешок на пол рядом с кроватью, развернулся, погасил лампу и быстро вышел из палаты.
— Как же так? Мальчишки воюют… — неразборчиво донеслось из коридора.
Я некоторое время лежал, пытаясь переварить информацию. Хотелось придумать нечто… стратегическое. Собрать в кулак мехкорпуса Юго-Западного фронта и ударить на север, под основание прорыва… Или наступать на Румынию, захватить нефтяные поля Плоешти… Однако вскоре, поймав себя на обдумывании воздушного десанта на Берлин, я понял, что занимаюсь ерундой. Мало того что, придумай я даже самую крутую операцию, никто меня слушать не станет, так ведь… и не придумывается! В голову лезет натуральный бред! Полководец из меня, как из некоей субстанции пуля…
Так ничего толкового и не придумав, я снова заснул. В этот раз мне приснился Путин, назначивший меня министром здравоохранения. На мою попытку объяснить, что я в этом ничего не смыслю, президент твердо сказал: «Научишься!»
Утреннее пробуждение началось с жуткой боли — ноги словно в кипяток окунули. Мало того — левую дергало тиком. Если это отходняк после контузии, то приятного в нем мало. Скрипя зубами, пытаюсь растереть конечности, но выходит плохо — руки слабые, да и согнуться толком не могу, а потому — не дотягиваюсь ниже колен. Наконец, после получасовой борьбы с собственным организмом, мокрый от пота, обессиленно откидываюсь на подушку. Кажется, что боль немного отпустила. Или просто притерпелся? Радует только, что начали двигаться обе ноги — значит, не парализован.
Через некоторое время появляется медсестра. Не пожилая Ольга Гавриловна, а молодая, лет двадцати, девчонка с жуткими прыщами на лице. Заливаясь малиновым цветом, сестричка робко интересуется:
— Как самочувствие, ранбольной?
— Замечательно, красавица! — кривясь от боли, заверяю я. — Тебя как зовут?
— Евдокия! — покраснев еще больше (хотя, казалось бы, куда больше?), представляется девушка.
— Дуня, стало быть… Принеси-ка мне, Дуняша, водички! И попить и морду протереть.
— Да, сейчас… конечно! — Сестричка галопом срывается с места.
Какая-то она чересчур впечатлительная. Новичок, что ли? Обычно медперсонал быстро становится чуточку циничным. Ладно, разберемся…
Сестричка оказалась проворной — притащила воду минут через пять. Большой кувшин для питья и целое ведро для умывания.