— Спасибо, товарищ капитан! — искренне благодарю я.
— Тут и пожрать, и… это… — капитан щелкает себя по горлу знакомым жестом. — Хотя тебе, наверное, рано… И папиросы…
— Ничего, поменяю на конфеты… — усмехаюсь я.
Парни явно собирали гостинцы от чистого сердце — клали самые приятные для себя вещи, водку и курево.
— Поменяешь? — переспрашивает Свистунов, недоуменно морща лоб.
— Ага… Старшина, вы когда-нибудь портянки меняете? Да, но только на водку! — перефразирую анекдот про поручика Ржевского. Свистунов хмурит брови, но потом врубается и начинает ржать во всю мощь легких. Ох, ну и бас у человека!
В дверь испуганно заглядывает медсестра и еще какой-то молодой мужик с парой треугольников на петлицах.
— А ты веселый парень! — отхохотавшись, говорит капитан. — Тебя как зовут-то?
— Игорь Глейман.
— Ну, будем знакомы, Игорек! Можешь звать меня Лехой! — улыбается капитан. — А там, в коридорчике, сержант Стерх, мой мехвод. Эй, Степа, подь сюда!
В палату уверенно заходит тот военный, что заглядывал вместе с Гавриловной.
— Парнишка вполне себе ничего! — сообщает ему Свистунов. — Мы-то думали, ты при смерти — когда тебя везли, ты же бледный был, краше в гроб кладут. А здесь, смотрю, оклемался, порозовел малость… Вот что медицина с людьми-то делает!
— Тебе если что надо — ты нам только скажи! Из-под земли достанем! — обещает сержант.
— Винтовка у меня была… — начинаю я.
— В полном порядке твоя винтовка! — тут же отвечает сержант. — Я ее пока к себе в броневик прибрал. Знатная машинка! Где такую достал?
— На дороге нашел!
— Вот так прямо и на дороге? — усмехается капитан. — Так и лежала? Вместе с немецкими подсумками и ремнями?
— Ну… не сама по себе… — тоже усмехаюсь я. — В ремнях-то немец сидел…
— Живой? — подмигивает Свистунов.
— Тогда живой… был. Потом от удивления забыл, как дышать, и помер.
— От удивления? — брови Стерха поползли вверх.
— Ну а ты бы не удивился, если бы у тебя из груди штык торчал?
Разведчики понимающе переглядываются и одновременно качают головами.
— Ну, тогда мы, наверное, не будем так уж сильно удивляться тому, что ты в одиночку целую кучу врагов на переезде наколотил! — задумчиво говорит капитан.
— А то некоторые сомневались… — подхватывает сержант. — Думали, что тебе кто-то помогал! Где ты так драться научился?
— Папа — командир Красной Армии.
— Ах вот оно что… И в каком звании, если не секрет? — интересуется Свистунов.
— Подполковник.
Стерх восхищенно присвистывает.
— Я вот еще что хотел у вас спросить, товарищи… — начинаю я. — Тут такое дело…
— Говори, не бойся! — милостиво разрешает капитан.
— Вы там чуть дальше по дороге на юго-восток никого не встретили? Метрах в восьмистах?
— Хм… — капитан и сержант снова загадочно переглядываются. — Так ты, выходит, в курсе?
— Значит, встретили? — уточняю я.
— А кто там должен был сидеть? — прищурив глаза, спрашивает Свистунов.
— Сержант Альбиков с пленным немцем.
— Да, ты действительно в курсе… — кивает капитан, задумчиво разглядывая меня. — Тут, видишь ли, такое дело… Это, в общем-то, секрет… Степа, ну-ка, глянь там…
Сержант немедленно выскальзывает за дверь.
— Встретили мы этого сержанта и пленного с ним… — продолжает Свистунов, снизив громкость своего голоса до интимного шепота. — Только он не простым сержантом оказался…
— Я знаю. Он сержант госбезопасности!
— И это знаешь… — кивнул капитан. — Выходит, вы вместе шли?
— Вместе. По пути под бомбежку попали. Ему больше досталось. Вот я и вызвался к переезду на разведку сходить.
— Сходил, стало быть… — коротко хохотнул капитан. — Так вот: сержанта этого секретного мы в штаб корпуса отправили. Вместе с пленным. А уж куда он после подевался — я не знаю. У нас и без того дел полно было — мы на Дубно шли.
— Так это вы город взяли?
— Ну, не только мы… С юго-запада танкисты восьмого мехкорпуса ударили. Да там и немцев-то было… Хрен, да нихрена… Тыловики в основном. Зато на ремонте почти три десятка танков стояло — так их и захватили, без боя!
— Молодцы! — искренне похвалил я.
— Да и ты тоже… молодец! — усмехнулся капитан. — Ну, в общем… мы пойдем уже. Ты извини, что подшофе к тебя нагрянули — благодарность от командования получили, вот и решили малость обмыть. Ты это… выздоравливай! А мы тебя еще завтра навестим! Есть одна задумка у нас… Будь здоров!
— И вам не хворать!
Свистунов тем же маневром, что и при входе, боком и пригнув голову, покинул палату. И я услышал, как он громогласно пересказывает в коридоре услышанный от меня анекдот. Снова раздался жизнерадостный хохот, и я от всей души пожелал этим славным ребятам выжить в кровавой бане.
Вошла Гавриловна и, бормоча вполголоса какие-то невнятные упреки (ходють тут всякие!) в адрес нежданных посетителей, попыталась перенести в угол стоявший возле кровати вещмешок. Не тут-то было! Он оказался настолько тяжелым, что бедной медсестре пришлось тащить его по полу волоком. Что характерно — она даже не попыталась заглянуть внутрь, что наверняка сделала бы на ее месте моя современница.
Меня пока что содержимое мешка не интересовало — ни пить, ни курить, ни даже нормально поесть я все равно был не в состоянии. Зато организм настойчиво потребовал той самой «уточки».
— Гавриловна! — выдохнул я.
— Что, Игорек?
— Давай, родная, тащи свой сосуд! Пора!
После оправки мне значительно полегчало — начала шевелиться левая нога. Интересно, как это может быть взаимосвязано? Я в свое время наслушался всяких околомедицинских рассказов на тему полевых ранений. И все мои знакомые, и бойцы и врачи, соглашались: контузии — самый загадочный вид травм. Кто-то после них — как огурчик, а кто-то… тоже как огурчик, такой же зеленый и в пупырышках.